Куколка для монстра - Страница 126

126

Эллочка пожала мне руку возле локтя милой теплой лапкой, как бы выражая соболезнования.

– Мне так жаль, – снова повторила она. – Простите ради Бога. Что еще я могу для вас сделать?

«Разбуди для меня кота», – не к месту вспомнила я шутку какого-то матерого поэта, но вслух произнести ее не решилась.

– Ничего. Простите. Я пойду…

– Постойте, девушка, – Эллочка бросилась за мной, семеня крошечными японскими ножками. – Вам есть где остановиться в Москве? Вы бы могли у меня, если у вас проблемы… Настенька была моей подругой…

– Нет, нет, спасибо, нет. Я пойду.

Чем больше я удалялась от клиники, тем больше вся история с Настей казалась мне ловко подстроенным ходом. Когда же я вернулась к себе на Кропоткинскую и погрузила тело в теплую ванну, у меня не осталось никаких сомнений – Настю убили. Только идиот не связал бы здесь концы с концами: маленький тихий переулок, раннее промозглое утро, машина, возникшая непонятно откуда и протянувшая тело Насти за собой, ни один случайно влипший в историю, даже пьяный водитель не повел бы себя так. Может быть, все дело в том февральском обещании Насти помочь мне разобраться с записями в моей больничной карточке? Или в страстном желании поговорить с анестезиологом Павликом о моем аборте. Настя всегда отличалась повышенным любопытством и кипучей сострадательной энергией – это были мои собственные ощущения от птички на жердочке, и я хорошо помнила их. Должно быть, она слишком рьяно принялась за дело. В любом случае, если связать это с Владленом, его упоминанием об альфафэтапротеине и моим неожиданным абортом, получается довольно стройная картина. Павлик допустил прокол, Владлен допустил прокол, но какое отношение имеет средство против СПИДа к моему аборту?

Я все время повторяла про себя слова Владлена: «Осталось шесть часов, а альфафэтапротеин – штука серьезная». Может быть, это как-то связано с компонентами препарата? Нет, тут ловить нечего, ни в химии, ни в медицине я не сильна. А вот что касается смерти Насти… Или ее убийства. На крохотную, мизерную часть тех денег, которые получают Владлен и его коллеги от производства препарата, можно убить целый резервный полк ничего не значащих медсестер, подобных Насте. Да и половину Академии медицинских наук замочить без всякого ущерба для здоровья.

Нужно только аккуратно попросить данные об этом деле у капитана: я не сомневалась, что его связи помогут мне выйти на материалы следствия, даже если оно благополучно прикрылось по классификации «несчастный случай».

Но не сейчас.

Сейчас я приму ванну и, пожалуй, соглашусь с предложением Лапицкого сгонять проветриться в Инсбрук.

А по возвращении, загоревшая и отдохнувшая, вполне могу приняться за сумасшедшего гения Владлена Терехова. Чем-чем, а сумасшествием и полным отсутствием эмоций мы всегда можем помериться. Я помнила его глаза – застывшие глаза человека, который познал абсолютную истину и абсолютную власть. А это познание необходимо и мне самой. Может быть, мы многому научим друг друга… Все еще лежа в ванне, я откупорила бутылку водки и, как могла, помянула несчастную медсестру, единственного человека, который вызывал хоть какие-то теплые чувства в моей зачумленной злом душе. Но покой так и не пришел, черт бы побрал рудименты сострадания. Ты должна успокоиться, в конце концов, ты совсем не знала ее. Несколько недель, проведенных в милой компании простушки-медсестры, еще не повод так убиваться…

Водка сделала свое дело: я погрузилась в легкий необязательный сон и проснулась в совершенно остывшей воде. Оцепенение, владевшее мной несколько последних часов, отпустило. В конце концов, не я же виновата в смерти Насти. Мне хватает своих собственных смертей… Лениво рассуждая об этом, я свесилась на край и притянула к себе один из многочисленных безмозглых дамских журнальчиков, валявшихся на полу. Такие журнальчики, названные неприхотливыми женскими именами, я скупала пачками исключительно из-за скандинавских кроссвордов (чертов Виталик заразил меня этой болезнью еще на даче, где мы сидели под домашним арестом вместе с покойным Фигаро). Но три кроссворда оказались почти разгаданными, и, вписав в клеточки только два слова – «фронда» и «горельеф», я рассеянно углубилась в забрызганную водой светскую хронику.

И почти сразу же наткнулась на имя Ильи Авраменко. Господина Авраменко, как было сказано в газете. На неважно состряпанной фотографии господин Авраменко, владелец казино «Монте-Кассино», передавал ключи от новехонького джипа счастливому клиенту, победителю какого-то долгоиграющего казиношного мероприятия. Он выглядел точно таким же, каким покинул меня в той злополучной квартире, оставив на попечение похотливого телохранителя Витька. Как только я увидела его лоснящуюся рожу и очки в тонкой золотой оправе, у меня сразу же засаднил подбородок: он не хотел забывать пушечные удары телохранителя. И вся история моей прошлой жизни, рассказанная разными людьми, всплыла передо мной так отчетливо, как будто бы это случилось вчера.

Лапицкий не сдержал обещания, сукин сын. Не сдержал, хотя и обещал мне уладить все дела с теми, кто потенциально может угрожать мне. Я посмотрела дату выхода журнала: почти недельной давности, а Илья жив, здоров и, судя по не очень хорошей полиграфии журнала, процветает.

Он наверняка не отказался от попыток найти меня, от попыток найти документы из сейфа Юлика Дамскера. Документы, о которых я и думать забыла и похищением которых подписала себе смертный приговор. А ведь этот смертный приговор никто не отменял. И даже Лапицкий не сможет тебя защитить. Я бесцельно листала журнал, снова и снова возвращаясь к фотографии Ильи, и уже жалела, что из глупой гордости отказалась принимать таблетки. Возможно, уже сейчас память вернулась бы ко мне, и я вполне могла бы стать обладательницей фантастического состояния. А если прибавить к этому незасеянное поле для шантажа, то картина и вовсе выглядит впечатляющей. Из всей книги амнезии, на которую время от времени я тупо натыкалась, самой неприятной, самой несправедливой казалась мне глава об утерянных документах Юлика Дамскера. Рискнуть жизнью, внешностью и относительным покоем и в результате все потерять, получив взамен только беспамятство, – от этого можно сойти с ума.

126